Попадалово было дело...
Ну, попадалово – это громко сказано, так, издержки профессии.
Я уж не помню, в каком это году было, но точно – в начале 90-х. Я тогда летал на Ан-12 и ещё не боялся. Везли мы группу побитых то ли армян, то ли азербайджанцев (так и подмывает по-горбачёвски сказать – «азебаржанцев») из Закавказья в количестве примерно 40 голов.
А надо отметить, что Ан-12, воспетый самодельными десантниками-менестрелями, это полное аэродинамическое уё… безобразие. Начиная с того, что устойчивость значительно преобладает над управляемостью и заканчивая негерметичностью грузовой кабины. Пассажиров приходится возить либо на эшелонах не выше 4.500, либо в гермокабине. А гермокабина рассчитана на 15 человек при условии, что они все ну о-о-очень худые. А мы везём около сорока человек, из которых 15 – дети, а остальные весьма упитанны. Лететь пришлось через Кавказский хребет. Безопасный эшелон, по-моему, 6.300. Пришлось борттехнику по АДО (авиационному и десантному оборудованию) загонять всех в гермокабину. Дверь он закрывал с большим трудом. Часть детишек пришлось загнать в кабину экипажа. Кое-кто из них тут же залез к штурману. Оттуда периодически стали доноситься шлепки и негодующие вопли. Эти маленькие мер…, простите, цветы жизни распустили мой парашют, разбили пару стаканов и несколько тарелок, рассыпали последовательно соль, чай и сахар, полив их заваркой из стоявшего на плитке заварника. Заварник не разбился только потому, что был железный. «Усатый нянь» – детский лепет на лужайке по сравнению с тем, что нам пришлось пережить. Кое-как успокоились они только где-то минут через сорок. Мы уж совсем собрались расслабиться, даже начали о чём-то трепаться.
Вот тут всё и началось. Пинком распахнулась дверь в девятом шпангоуте, отшвырнув одного из детишек, и появился странно бледный борттехник по АДО. Я, улыбаясь после анекдота, поворачиваюсь с вопросом: «А что, собственно, случилось?» На что следует абсолютно убойный ответ: «Баба рожает!» Я, продолжая идиотски улыбаться, поворачиваюсь к командиру и на его вопросительный кивок говорю: «Всё нормально, баба рожает. БЛЯ!!! КОМАНДИР! БАБА РОЖАЕТ!!!» Представляете немую сцену? Все глядят друг на друга большими глазами и молчат. В довершение всего влез штурман с каким-то вопросом (он в своей конуре не слышал нашей беседы). В ответ ему СПУ рявкнуло в четыре глотки: «ЗАТКНИСЬ!!!» От возмущения штурман вылез к нам и даже попытался устроить разборки, но был остановлен вопросом: «Ты роды когда-нибудь принимал?» «Роды?»– переспросил он и быстро залез обратно к себе. Тут радиста осенило, что у АДОшника аж пятеро детей. Ничего, что от разных жён. Должен же человек, настрогавший столько потомства, знать, как они на свет появляются! АДОшник сразу заявил, что боится крови и что делать детей и принимать роды – далеко не одно и то же. Лётчики в два голоса заметили, что автопилот барахлит, нет, работает он нормально, но вот слегка барахлит. И по этой самой причине они никак не могут покинуть рабочие места. Штурман молчал, как застреленный. Радист усиленно начал клацать какими-то переключателями и пожаловался на вторую станцию, мол, слышимость не очень, да и вот-вот передача управления и без связи – никак. А для верности добавил, что скоро – контрольная связь… и тут все посмотрели на меня (предупреждал меня мой инструктор Юрий Фёдорович Степанов, что бортовой техник – последняя линия обороны экипажа. Я думал, что это касается только техники. Святая наивность!) Крови я не боялся, автопилот у меня не барахлил, да и вообще военный борттехник, в отличие от гражданского, в полёте отдыхает.
Выхожу к пассажирам и наблюдаю картину – тётка с во-о-о-от таким животом корчится в углу, а всем остальным как-то по барабану. С ужасом пытаясь вспомнить всё, что знал о деторождении, я фальцетом (тогда мне казалось – мужественным басом) заверещал что-то, согнал всю эту банду на один борт и потребовал у АДОшника горячей воды и чистое полотенце, как хирург сельской больницы из какого-то совкового фильма времён 30-х годов помыл над помойным ведром (исполняющим к тому же роль бортового туалета) руки с мылом, вытер их техническим полотенцем (тем, которым вытирают посуду, стол и руки после замены колёс) и поднял на уровень груди. Не хватало только резиновых перчаток. Ну, ей-богу, «Ускоренная помощь», хирург от сохи, борттехник-гинеколог! И вот в таком виде, с жутко серьёзным лицом подхожу к роженице, а самого трясёт – ведь сейчас родит! Положил тётку на лавку боком, присел рядом и не знаю, что делать дальше. Что уж я там ей говорил и что делал – не помню, полная амнезия. Пришёл в себя я только перед посадкой, когда сел в своё кресло на распущенный парашют и оставил успокоившуюся тётку на попечение мужа.
Иллюстрация Артема Попова
Скорая въехала на стоянку следом за самолётом. Тётку вынесли прямо в машину, причём так быстро, что даже муж не успел сесть. Потом говорили, что родила она нормального мальчишку. А врачи удивлялись: как она не разродилась в самолете? Может, вправду я помог?
